Тбилисские истории. Убийца

Отар – бородатый смешливый ответственный секретарь, корпел над макетом, орудуя строкомером, и вошедшего в кабинет не удостоил внятным взглядом, демонстрируя крайнюю занятость.

Тот без приглашения выдвинул стул, сел и уставился на Отара в ожидании поручений. Выпускающий Арсен, как за глаза называл его Отар, "гордый сын мегрельских полей и прекрасных в своей мрачности сванских предгорий", за два месяца работы в редакции так успел достать своего непосредственного начальника, что тот в последнее время свел к минимуму общение, чтобы не наговорить лишнего. Но все равно при виде подчиненного Отар нервничал - начинала дергаться правая бровь. Тик проходил, как только удалялся Арсен.

В тишине и бездействии "гордый сын полей и гор" заскучал и потянулся к стопке материалов для засыла. Отар заметил движение и, не отрываясь от макета, рявкнул: "Не трогай ничего". Арсен тут же положил гранки обратно, и, когда ответсек поднял, наконец, голову, то спросил: "В нашей газете стихи тоже печатаются?" Отар ответил вопросом: "А что?" Арсен решил, что возник повод для установления более дружеских отношений: "Я тоже пишу. Мог бы дать, чтобы ты напечатал. Вот послушай".

И Арсен зачитал свою гордость – стихотворение об охоте из нескольких семистиший, в половине которых описывались собравшиеся на промысел охотники, одно было посвящено любимому 108-летнему дедушке Гопи, который в силу возраста уже не охотился и провожал уходивших благословением на устах и слезами на глазах, и оставшиеся три или четыре строфы – меткому выстрелу, сразившему могучего тура.

"Понравилось?" - спросил вспотевший от волнения Арсен. Отар задумчиво потрогал бороду, посмотрел Арсену прямо в глаза, и похвалил: "Прелестно! Особенно начало. На "Илиаду" похоже. Там подробно герои описываются, собирающиеся на войну. А у тебя – охотники". "На что похоже?" - не понял Арсен. "На "Илиаду" Гомера. Поэма такая древнегреческая. Не читал?" - спросил Отар. "Нет. Я вообще с чтением как-то не очень. Больше сам писать люблю", - признался Арсен. "Бывает", - сказал Отар. "Так напечатай мое стихотворение, раз уж понравилось, - предложил Арсен. – Напечатаешь?"

"Нет, - отказал Отар. – В газете стихи не печатаем. А то, что ты увидел – это, кажется, к очерку… к статье об одном поэте, его стихи подверстаем к этой статье". "А-а-а, понятно, - Арсен попытался подавить разочарование. – А нельзя так же и со мной? Про меня написать и "Охоту" приверстать? Давай, напечатай, что тебе стоит? С моей фотографией. Магарыч с меня. И дед Гопи очень обрадуется". "Кто?" - не понял Отар. "Дедушка мой, ему сто восемь лет, - пояснил Арсен. – Когда напечатаешь? До конца недели будет? Только с моим фото. Да?"

Отар помолчал, о чем-то размышляя, потом каким-то грустным голосом сказал: "Потом, Арсен. Потом поговорим. А сейчас…" - он поручил отнести на линотип тексты для первой полосы.

Зашедший к нему завотделом спорта Алик по прозвищу "Триодин", потому что угадал счет мирового футбольного финала 1978 года, застал Отара нервно ломающим спички в попытке прикурить, и протянул зажигалку с вопросом: "Партию успеем с кофейком или не в духе?"

"На фиг, потом как-нибудь тебе детский мат поставлю. На полке кофе - возьми, я не буду. Сахар… а сахар кто-то взял с утра и не вернул - Како, кажется, - Отар, наконец, прикурил. – Что у тебя, Триодин?" "Рутина, - вздохнул тот. - Обзор футбольного тура – обычная четвертушка с таблицей, заметка про детский регби в Кутаиси - сто двадцать строк, интервью – строк сто, с Гуриели*. Не смогла Тика ее разговорить, после упущенной победы не в духе была. Перевод про Киналья* - Нико вытащил то ли из немецкого, то ли из польского журнала – сто пятьдесят строк плюс нестандартная фотка. А ты чего не в духе? Случилось что-то?"

"Арсен случился в моей жизни – отпрыск мегрельских полей и сванских гор. Достал – видеть уже не могу, - пожаловался Отар. - За какие такие грехи мне этого наглого идиота небеса ниспослали, да еще и с утра пораньше? Нервов никаких, а уже весь день наперекосяк! Погнал его с текстами на линотип, так ведь сейчас вслед звонить буду и выяснять – донес, или опять попутал и к метранпажу зашел".

За неполные два месяца новый выпускающий успел довести Отара до судорог, нервного тика, признаков мизантропии и пессимизма в целом. Началось с того, что, несмотря на подробные объяснения, Арсен отнес гранки не на линотип, а верстальщику. Тот утруждать себя дополнительными функциями не стал и просто отложил их в сторону, а когда номер стал "гореть" из-за несверстанной полосы, то без зазрения совести объявил, что с линотипа ничего не получал. Линотипистка, естественно, божилась, что текстов никто ей не приносил. Когда же вскрылось, что Арсен не туда их отнес, верстальщик сказал, что и не обратил внимания на принесенное, потому что заведомо не ему предназначалось.

Потом Отару пришлось разбираться с дракой, которую устроил или активно в ней участвовал Арсен. Конфликт произошел в типографском цеху. Рабочие в перерыве выпивали. Он подошел к ним по какому-то делу. Его угостили. Он угостил. После выпитого подрались так, что перебили посуду, которой пользовались, разбили пару стекол – хорошо еще, что никто не порезался. Зато в драке навалились на ближний верстак, рассыпали набор вечерней газеты, и она поступила в продажу на несколько часов позже графика.

Рабочие клялись, что и не поняли, чем могли обидеть Арсена: "Отар, генацвале, уважаем тебя очень, не первый день тебя знаем, а ты – нас. Да, пить не должны были во время работы, хоть и в перерыве – не спорим. Но этот твой выпускающий – в башку раненый, ей богу – на ровном месте стаканом запустил в Гочу, а когда выяснять стали, что произошло, устроил погром. Настоящая бешеная собака!"

Арсен же на вопросы Отара отвечал абстрактно, без подробностей – дескать, оскорбили, потому и подрался. Но, когда остались вдвоем в кабинете Отара, вдруг разбил его любимую чашку с изображением Beatles об стену и признался, что плохо переносит алкоголь: "Иногда клинит, и не понимаю, что делаю".

Еще через какое-то время почти готовые тиражи газеты дважды с интервалом в неделю пришлось пустить под нож из-за того, что Арсен при монтаже вклеил в пленку не те фотографии. В первый раз вмонтировал фотографию молодого рабочего в статью о передовой доярке, а изображение доярки с ее любимой коровой-рекордсменкой в "подвале" той же полосы - вместо этого токаря.

"Размеры одинаковые", - оправдывался Арсен, когда Отар ему устроил разнос. "Размер – размером, читать подпись под фотографией не надо? Написано же – "…с любимой коровой", где тут с усатым мужиком корову видишь?! Элементарно ведь!" - психовал Отар.

Но это были еще цветочки. Ягодки случились спустя ровно неделю, когда в пять утра Отара разбудил звонок из типографии, и начальник цеха попросил срочно приехать: "У вас тут серьезные проблемы".

Отар, даже близко не представляя, что могло произойти, помчался в типографию, половину пути преодолев бегом, – машин в такой час было мало, и водители опасались связываться с бегущим изо всех сил человеком. Добравшись до места, и, увидев, что за "серьезные проблемы", Отар схватился за сердце, понимая, что может и умереть.

Тираж был фактически готов, и на первой полосе под аршинным заголовком с фамилией Шеварднадзе, там, где публиковалась его речь на съезде ЦК, красовалась фотография Аркадия Райкина с полосы культуры. Портрет же первого секретаря ЦК КП Грузии украшал статью о Райкине под названием "Великий комик всего Союза".

Готовый тираж утилизовали, тщательно проследив за тем, чтобы не уцелел ни один экземпляр и все номера были изрублены в бумажную стружку так, чтобы и возможности предположить, что произошло, не было бы никакой. Но это полдела. Газету ведь предстояло напечатать, а бумага лимитирована. И Отар осознал, что теряет любимую работу. Спрос был бы не с дурака или провокатора – с этим еще предстояло разобраться – Арсена, а с него – ответственного секретаря, и с главного редактора. В этой ситуации Отар был обречен брать вину целиком на себя, так как за процесс отвечал непосредственно он, а тут недоглядел, переоценив способности своего выпускающего, которого на свою голову попытался научить монтажу.

"Есть у меня моя личная заначка бумаги, сэкономилось как-то…" - пожалел Отара начальник цеха. "Понял, Григорич! Начни печатать, я домой и обратно – деньги привезу", - взмолился Отар.

Публичный разбор полетов Арсену он устраивать не стал. Рассказал главреду тет-а-тет о произошедшем. Тот, конечно, тоже схватился сразу за сердце, потянулся к шкафу и извлек бутылку коньяка "Энисели". Распили его вдвоем, закусывая шоколадом "Сказки Пушкина". Главный шепотом, чтобы ненароком не услышала вдруг секретарша, сидевшая за дверью, настаивал на том, чтобы Отар немедленно избавился от опасного кадра.

Отар также тихо возражал: "Не могу, Валерьянович! Не могу просто. Папа меня в жизни никогда ни о чем не просил, единственный раз - за этого олуха, чтобы я его на работу взял, научил чему-нибудь. Он и Арсена отец вместе войну прошли, друг другу жизнь не раз спасали. Не могу! К монтажу больше не допущу, каждый шаг его лично контролировать буду… Даже больше – такие условия ему устрою, что взвоет, не выдержит и сам уйдет. Обещаю! Но, чтобы увольнялся, сам не скажу".

Что поразило Отара, так это абсолютное спокойствие и безразличие Арсена, с каким он слушал рассказ о перепутанных фотографиях Шеварднадзе и Райкина, о непоправимых последствиях, если допущенную роковую ошибку случайно не обнаружил бы начальник типографского цеха, в чьи обязанности содержание газеты не входило, а только техническая сторона – чистая печать без грязи и клякс, четкость фотографий, ровность срезов страниц и прочее, и даже о том, что Отару пришлось все семейные сбережения – и свои, и отцовские, и брата, пустить на оплату тиража.

"Так говоришь, как будто я специально фотографии местами поменял, - упрекнул Арсен потерявшего от такой наглости дар речи Отара. – Оба седые, а на негативе и лица похожие – не веришь, сам посмотри". Пока Отар переваривал ответ гордого сына гор и долин, тот его окончательно добил вопросом, будет ли ему повышена зарплата: "Обещали ведь, что через два месяца хотя бы 150 рублей будете давать, а у меня все еще 110 рублей оклад".

"Кто тебе обещал, я?" - только и спросил Отар. "Нет, люди обещали, те, кто сюда прислали. А то сидел бы у себя, зачем мне ради ста рублей…" - но Отар, вдруг поняв, что может не сдержаться и дать волю рукам, и, возможно, ногам тоже, оборвал Арсена на полуслове: "Вот иди и у тех людей требуй повышение. В редакции тебе это не светит – штатное расписание такое". Отар надеялся, что Арсен, узнав, что зарплату в обозримом будущем не увеличат, уберется из редакции, и можно будет расслабиться. Но выпускающий ничего не сказал, и на следующий день явился на службу, как ни в чем не бывало.

"Вот такой фрукт, - пожаловался еще раз Отар. – И при всем этом другой со стыда бы сгорел, уволился бы, а этот даже не извинился. Мало того, зарплату требует повысить. Теперь вот - с утра стихами мозг выносил, как всем селением козла завалили на охоте. С ножом к горлу - публикуй, говорит, с моим портретом. А ты спрашиваешь, что случилось? Арсен случился, Триодин. В мою жизнь ворвался сын сванских предгорий и пасынок мегрельских полей, и я лишился покоя".

"Да уж, - согласился Триодин. – Персонаж редкой сказочности с особым складом ума. Уволил бы и дел-то? Тоже проблема какая – вон сколько проколов, сам по-хорошему не согласится, по статье можно". "Не могу, не все так просто", - вздохнул Отар. "Твое дело, - пожал плечами Триодин. – Только знаешь… Я в такие штуки не очень верю, но у этого, как ты говоришь, сына долин и гор очень дрянная аура или энергетика – не знаю, как это называется. Мне как-то не по себе каждый раз, когда его вижу. Как бы до беды какой не дошло". "Будем человека воспитывать", - усмехнулся Отар.

Арсен, однако, сам постарался подписать себе приговор. Вернувшись в редакцию с деловой встречи, Отар застал главного редактора в сильном волнении. "Зайди ко мне", - сказал он, и едва Отар переступил порог кабинета, напустился на него: "Делай, что хочешь, а чтобы этого негодяя и духу не было с завтрашнего дня", - и интеллигентный главред грязно выругался в адрес Арсена.

"Что он еще натворил?" - спросил Отар. "Неслыханно! Просто неслыханно! – трясся главный редактор. – Вопиющая наглость! Вижу его в коридоре, говорю: Арсен, принеси, пожалуйста, с верстки загонные полосы, они вроде готовы. И что он мне отвечает, как ты думаешь? Подбоченился и говорит: "Иди и сам принеси! Я тебе тут не "шестерка". Я только Отару подчиняюсь, и только его приказы выполняю". Развернулся и ушел куда-то. Ты такое видел? В общем, Отар, я тебя очень ценю, уважаю, знаю, что папа твой за него просил, но, чтобы этого обормота в редакции больше не было. Если так уж дорог он твоей семье и тебе, извини, - уходи тогда вместе с ним, хотя мне этого очень не хочется".

"Не вопрос, Валерьянович, только одного не понимаю - ты работаешь главным редактором. Главным! Что тебе мешает самому объявить?!" - удивился Отар, прекрасно зная, что интеллигентность – интеллигентностью, но когда бывало нужно, главный проявлял жесткость, даже чрезмерную. Как, например, сейчас, заявив, что готов и с Отаром в случае чего распрощаться. "Ты не понял, Отар, - поправил главный. – Приказ, естественно, я подпишу. Но поговори с ним ты. Из уважения к тебе и твоему отцу, не хочу этого дегенерата по статье отпускать – пропадет. Пусть по-хорошему пишет заявление и убирается на все четыре стороны".

Арсен объявился ближе к вечеру. Сказал по телефону Отару, что хочет поговорить: "В "Экране" посидим. Приглашаю. Только не отказывай. Дело серьезное". Отар решил: тем и лучше – легче будет за стаканом вина неприятное известие сообщить, уговорить, чтоб сам написал заявление об увольнении по собственному желанию. Он сложил во внутренний карман два машинописных листа для этого. "Но он-то о чем хочет поговорить?" - подумал Отар уже на входе в "Экран".

Гордый сын сванских предгорий и мегрельских равнин занял место подальше от эстрады, сообразив, что громкая музыка будет мешать разговору. "Не такой уж безнадежный", - подумал про себя Отар, решив сразу взять быка за рога, но не получилось. На его возмущенное: "Что ты натворил, понимаешь?" Арсен отмахнулся: "Погоди, Ото. Это в редакции ты начальник, а тут – я. Вначале, как в моих краях принято поедим-попьем, а потом потихоньку к делу приступим".

Поедим-попьем, однако, стало затягиваться, и Отар занервничал, чувствуя, что хмелеет сам, и, видя, что и Арсен пьянеет. Он предпринял вторую попытку овладеть инициативой: "Ты о чем думал, когда Валерьяновича на три буквы послал?" "Да пошел он к черту! – возмутился Арсен. – Целый день бездельничает – кофе пьет в своем кабинете литрами и статьи читает, а я уже пять раз типографию ходил. Устал! И тут он – иди и принеси. Вот иди сам и бери, что надо. Не прав я, скажешь?"

Отар не понял – Арсен издевается, дурак круглый или просто наглый хам. "Слушай, Валерьянович – это главный…" - попробовал он растолковать положение дел. Но Арсен и слушать не желал: "У меня один начальник – это ты. Других и знать не желаю, а потому и разговор к тебе". Отар хотел было сказать, что все закончилось, что и он Арсену больше не начальник, потому как Валерьянович его – Арсена – уволил, он – Арсен - теперь вольная птица, и вопрос только в форме увольнения, но бывший выпускающий перебил его на полуслове и объявил: "Ото, я женюсь!"

"Ну, поздравляю", - изобразил улыбку Отар. "Но это от тебя зависит", - сказал Арсен, наполняя стаканы. "Что от меня зависит? Я-то при чем?" - не понял Отар. "Зависит, еще как зависит – нужно мне зарплату увеличить, тогда я смогу жениться! Так что действуй, я на тебя надеюсь", - объяснил Арсен.

Отар откинулся на стуле, уже не соображая, как объяснить Арсену, что он уволен, и если б даже не увольнение, то ни на какое повышение зарплаты рассчитывать не надо. Он покачал головой, выстраивая малоприятную речь. Собеседник, однако, заметил его движение головой и как-то злобно спросил: "Не хочешь? Вот скажи, почему? Я же все твои поручения выполняю? Выполняю! Ни разу не отказал. И скажи теперь – почему ты не хочешь поднять мне зарплату? А я тебе скажу, почему ты должен это сделать. Сказать? Потому что ты мой должник! Ты - мой должник!"

Такого пируэта Отар совершенно не ожидал, даже при том, что понял: Арсен – пьян. "И я скажу, если ты не знаешь, почему ты мой должник. Сказать?.. Мой отец твоему на войне жизнь спас! Потому вы – ты и твой отец - должники!" - заключил Арсен. "Эх, мерзавец, ты - мерзавец! Я думал, что просто хам, но ты хуже", - сказал Отар. Он направился было к официанту, выяснить, во сколько обошлось застолье и оплатить, но Арсен повис у него на плече, потом толкнул, потерял равновесие…

Их вышвырнули из "Экрана", предварительно обчистив его – отаровский бумажник. С рубашки слетели все пуговицы, пиджак лопнул по шву. Отар посмотрел на сидевшего у стены Арсена, он был в худшем состоянии – пострадала не только одежда, но и нос, моментально распухший до размеров среднего баклажана. Отар с трудом погрузил его в такси, отвез домой, и только убедившись в том, что Арсен вряд ли сможет куда-то выйти, отправился к себе.

Утром, как обычно, к Отару заглянул Триодин с традиционным предложением сразиться в шахматы. Ответственный секретарь согласился, но больше думал не над ходами, а над произошедшим накануне. И только под конец партии махнул рукой: пусть увольняют по статье, он пытался сделать как лучше, все эти месяцы нервотрепки, связанные с пребыванием Арсена в редакции, включая вчерашний день, старался делать, как лучше, и совесть его чиста. Но когда собрался после партии зайти к главному редактору, дверь открылась, и в кабинете возник Арсен – сильно помятый, с бесформенным носом и синяками под глазами.

"Ото, брат, что вчера произошло?" - спросил он. "Уже брат, - усмехнулся Отар. – Ты вообще, что тут делаешь? Не помнишь вчерашнее?" Арсен покачал головой. "Ничего не помнишь?" - переспросил Отар. "Ничего, - вздохнул Арсен. – Помню, как ты пришел. А дальше – ничего. Вообще ничего. Вот как только ты сел за стол – так дальше пусто. Дрались, да?" "Ты дрался, - безжалостно уточнил Отар. – Ты действительно ничего не помнишь? Про женитьбу свою рассказывал – помнишь?" "Какую женитьбу?" - удивился Арсен. "Ясно, - вздохнул Отар. – Стало быть, и остальное, и драку не помнишь. И то, что я тебе о твоем увольнении сообщил – тоже не помнишь". "Какое увольнение? За что? Я же не в редакции подрался", - удивился Арсен. "Да ты не просто подрался", - с расстановкой произнес Отар и неожиданно добавил: "Ты, негодяй, человека убил!"

"Как убил?" - испугался Арсен. "И не просто человека, - продолжал Отар. – А милиционера! При исполнении служебных обязанностей. Знаешь, чем это грозит?" "Как милиционера? Не может быть… Когда?" - схватился Арсен за голову. "Молодого милиционера, который тебя урезонить пытался, - сообщил подробности Отар. – Он просил ради двух малышей пощадить его, а ты выстрелил ему в глаз". "Как выстрелил? - позеленел Арсен. - У меня пистолета нет!" "Ты у него каким-то образом табельное оружие выхватил, - сообщил Отар. - Возле туалета в ресторане, когда он тебя вывести на улицу пытался". "А ты где был? - позеленел Арсен – Там же?" "Лучше б меня там не было, - вздохнул Отар, закрывая глаза. – Как с этим кошмаром жить?" "Только мы были? - со слабой надеждой в голосе спросил Арсен. - Больше никого?" "В момент выстрела – никого не было. Все решили, что милиционер тебя выводит, и зашли обратно в зал. Но то, что ты с милиционером сцепился, а до него еще с кем-то – многие видели. И главное – отпечатки на пистолете твои, и от этого никуда не деться. Теперь вот думаю, может, и не стоило убегать – зачлось бы тебе, как добровольная явка", - размышлял Отар.

"Мне? – вдруг взвизгнул Арсен. – А тебе? Почему мне не помешал? Ты как соучастник можешь проходить. Об этом не подумал?" "Какой соучастник? – возмутился Отар. – Весь "Экран" видел, как ты меня бить пытался. Скажи спасибо, что я не жалуюсь. А то – соучастник! Вижу, будь твоя воля – на меня бы спихнул свои грехи". "Нет-нет, ты не так понял, - Арсен опять схватился за голову. – Что делать, Отар? Как быть? В тюрьму я не хочу, не пойду". "Не знаю, - отрезал Отар. – Что хочешь, то и делай. Главное - в редакции больше не появляйся. Твою трудовую книжку, если нужно, я попробую взять. Потом как-нибудь твоим перешлю". "Я в побег, - прошептал Арсен. – Спрячусь. Может, пронесет, раз не видели, кто стрелял. Не выдавай меня – всю жизнь молиться буду за тебя и твоих близких".

На следующее утро, когда до победы в очередной партии с Триодин оставалось несколько ходов, дверь в кабинете ответственного секретаря открылась и возник Арсен. На него было страшно смотреть – глаза горели диким огнем, нос окончательно потерял форму, все лицо переливалось фиолетовым и зеленым цветами. "Ты что здесь делаешь?" - то ли удивился, то ли возмутился Отар.

"Вот, это тебе, - Арсен положил на стол увесистый сверток. – Тридцать тысяч. Можешь не пересчитывать. Мне за мента десять лет светит – я узнавал – не меньше. Отар, заклинаю! Возьми на себя, скажи, что ты убил. Тебе и десяти лет могут не дать, ты – заслуженный авторитетный человек. Семь или восемь лет. А за хорошее поведение, может быть, еще раньше отпустят. Ты на этой работе тридцать тысяч за годы в тюрьме не заработаешь. А я с родней еще и о твоей семье позаботимся, ни в чем нуждаться не будут. И о тебе в тюрьме тоже. Возьми на себя".

Триодин переводил испуганный взгляд с Арсена на Отара и обратно до тех пор, пока Отар ему не подмигнул. "Тридцать тысяч, говоришь, и о семье позаботишься? – спросил Отар. – Хорошо, я подумаю". "Когда дашь ответ?" - спросил Арсен. "До вечера, к пяти часам приходи, заодно и трудовую свою возьмешь", - ответил Отар.

"Что такое?" - удивился Триодин. "Накажем дурака и мерзавца? - засмеялся Отар, набирая номер по внутреннему телефону. – Валерьянович, завтра выходной. Банкет не желаешь? Для чего так далеко ехать, сейчас в столовую позвоню, все на месте в лучшем виде организуют. Хорошо – издай приказ по редакции – после 18.00 всем в столовую на банкет по случаю изгнания из редакции злого духа".

А до того, к пяти вечера Отар, Триодин и бывший боксер из отдела спорта дождались Арсена. "Ну что, согласен?" - спросил он с порога. Отар протянул ему трудовую книжку с записью об увольнении по собственному желанию, напечатанную и закрепленную редакционной печатью характеристику, в которой присутствовали слова: "… на работе проявлял ответственность, стремился к совершенствованию знаний… пользовался авторитетом в коллективе…" "Это пригодится в будущем", - многозначительно сказал Отар и довершение протянул Арсену знакомый сверток: "Я подумал и решил не соглашаться. Не хватает 800 рублей. Это те деньги, которые я заплатил в типографии за твой косяк, за ужин в "Экране", плюс моральные издержки. Будешь вести себя разумно, может и пронесет. И главное – не пей, продолжишь - тогда точно влипнешь. Понял?" "Может, все-таки возьмешь на себя? Возьми на себя…" - заканючил Арсен. "Иди, ступай с богом", - отрезал Отар, и когда за бывшим выпускающим закрылась дверь, добавил: "Ну, непроходимый тупица!"

* Нино Гуриели – известная грузинская шахматистка

* Джорджо Киналья – итальянский футболист